Адам Сен-Моор - Четвертая пуля [Похищение. Четвертая пуля. Пусть проигравший плачет]
Винсен поднялся и подошел к Клиду, стоявшему у окна. Ему надо было задать еще один вопрос, кое-что уточнить.
— Черт подери, Клид, почему же она просто не сказала нам правды? К чему все эти россказни? Она ведь должна была понимать: рано или поздно мы узнаем, что Бертье ее отец, а не любовник.
— Она это понимала, — ответил Клид. — Но не ей нам было это объяснять. Пока Бертье оставался на свободе, она считала необходимым мешать нам своей ложью.
— Не пойму, зачем? — нетерпеливо переспросил комиссар.
Клид взял его за руку и подвел к двери.
— Зачем? — медленно повторил он. — Потому что она тоже считала, что виновен ее отец.
Часть четвертая
К черту клиентов
Клид присел на край своего стола. Он накинул пальто и собирался уйти. Вера подняла глаза, слегка покраснела и тут же принялась стучать по клавишам пишущей машинки.
Наступало безрадостное воскресенье. Ночь тянулась целую вечность. Который был час? 10 часов? Полночь? Вера не знала. Она утратила чувство времени.
После возвращения у Клида была тяжела сцена с Мари-Жур Аньель. Надо было осторожно рассказать ей все, прежде чем отвезти ее попрощаться с отцом, а затем отправить к ее друзьям. Он чувствовал себя подавленным. Вернувшись, надолго закрылся у себя, где расхаживал взад-вперед, не переставая. Затем он прошел в ванную, принял душ и переоделся, всем видом показывая, что собирается уходить.
Вера закончила печатать лист. Клид следил за тем, как она заправляет в каретку новый, затем, склонившись, взял ее ладонь. У нее была нежная чуть золотистая кожа. Клид мягко пожал ей руку.
— Не пора ли заканчивать? — устало спросил он. — Хватит всего этого. Всей этой грязи, этого копания в собачьем дерьме, которое полицейские называют поиском мотивов или позывов, в зависимости от того, к какой категории принадлежат: типа Винсена или учеников Фрейда! Брось эту машинку, работу, бюро! Все брось!
Вера взглянула в окно. Снежинки кружились в свете уличных фонарей. Этот белоснежный балет успокаивающе подействовал на нее.
— Я чувствую себя здесь уютно, — просто ответила она.
Пальцы Клида отпустили ее ладонь. Такой ответ сбил Клида с толку. Он не знал, что следует понимать под словом «здесь». Хотела она сказать: «рядом с вами» или всего лишь «в этой комнате»? Ему хотелось прочесть ответ в ее глазах, но это невозможно сделать, пока она смотрит на танец снежинок.
— Мне жаль вас, Вера, — сказал он серьезно. — Я на несколько недель решил закрыть бюро. Мне нужен отдых.
Он поднялся.
— Можете говорить, что хотите, — продолжал он, располагаясь между ней и окном, — но я не могу поступить иначе. Мне необходимо забыть всю эту гнусность, освежиться и очиститься.
Вера повернулась, чтобы посмотреть на него. Глаза ее странно блестели.
— Я понимаю, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — В таком случае, я уезжаю в горы. Думаю, что на меня благотворно повлияет перемена климата.
Ее робкая улыбка стала серьезнее.
— Уже давно я мечтаю побывать в своем «заснеженном домике», как называла его в детстве.
Это был почти шепот, столько страсти вложила она в это воспоминание. Взгляд Клида помрачнел.
— Мне не довелось узнать, что такое заснеженный дом или дом весь в цветах, — сказал он с тайной раной в душе. — Мне даже кажется, что я не был ребенком. В шестилетнем возрасте меня поместили в мрачный провинциальный пансион, ибо мои родители погибли в железнодорожной катастрофе, а дядя не испытывал желания мной заниматься. Это такая тоска — торчать в пансионе, особенно на каникулах, когда мы оставались вдвоем с неким Рибаром, таким же сиротой, и расхаживали по двору подобно тиграм в клетке, под холодным взглядом директора, никогда не покидавшего стен заведения из боязни, что за время его отсутствия кто-то займет его место.
Вечером, в гардеробной, мы выдумывали истории о сбежавших узниках, бродящих по дорогам и непроходимым чащобам, или о белоснежных парусниках, устремляющихся к неизвестным землям с командой, восстающей против тиранов. Я томился в этой каменной клетке до пятнадцати лет и мало что там познал, кроме слова «несправедливость». С таким вот багажом я тем не менее был переплавлен в парижский лицей, куда пожелал отдать меня мой дядя.
Я пытался показать себя. Это было не просто, но используя всю свою волю и массу бессонных ночей, до девятнадцати лет я оставался в заведении. Затем пошел на заработки. Я был подсобным у каменщика, разносчиком в. Халле, угольщиком, водителем грузовика — всем понемногу.
Но свобода, Вера, свобода! Боже, как она хороша! Поверьте, так оно и есть.
Через два года новое злоключение: военная служба. Война застигла меня в казарме, сентябрьским вечером. На следующее утро я увидел первого погибшего. Бедняга, не умевший ни писать, ни читать… Настигнутый осколком снаряда, он упал в двух шагах от священной таблички: «Здесь начинается свободная страна». Его взгляд, казалось, пытался расшифровать эту гордую надпись…
Клид, вздохнув, помолчал.
— Это меня озлобило, — продолжил он, говоря как бы сам с собой.
Взгляд Веры затуманился. Клид был потрясен. Он приблизился и обнял ее за плечи. Ему вдруг стало безумно весело. Он рассмеялся, спрятав губы в золотых волосах.
— Идите, Вера, все решено. Мы оставим ключ под дверью. К черту клиентов! Для начала отключите этого болтуна, — велел он, указав на телефон.
Вера покорно улыбнулась. Она чувствовала, что ее ожидает нечто пугающее и неотвратимо притягивающее. Ей хотелось больше ни о чем не думать. Для этого был Клид. Только он мог успокоить ее сердце.
— Надевайте манто, Вера, — попросил он. — Я увожу вас.
Вера поднялась. Ее грусть рассеялась.
— Куда? — спросила она.
— Посмотрим, — чуть охрипшим голосом ответил он. — Я еще не решил. Все зависит от вас.
Клид ласково развернул ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась, лишь ресницы счастливо моргали.
— Что вы думаете, Вера, о маленьком ресторанчике… для влюбленных, вне Парижа?
Склонившись к ней, он нежно повторил вопрос. Она ласково улыбнулась, их лица соприкоснулись.
— Дорогая, — прошептал Клид, — вы думаете, я смогу быть сносным мужем?
Вера почувствовала, что краснеет. Сердце бешено застучало в груди.
— Я уверена, Роберт, — ей казалось, что она кричит, а это был всего лишь шепот.
В дверь постучали. Клид торопливо отстранился от Веры.
Вошел Клер с бумагой в руке. Он тут же понял по разгневанному взгляду патрона, что пришел не вовремя, но не подал виду, хотя состроил огорченную мину.
— Сожалею, патрон. Получил это только что по телефону. Крайне важно.
Клид, вырвав бумагу из рук, прочел, что там написал Клер, и с несчастным видом посмотрел на Веру.
— Я был прав, — сказал он, пытаясь улыбнуться, — лучше было бы отключить телефон. Мне придется отложить на несколько дней начало каникул…
— Из-за чего? — встревожилась Вера. — Это серьезно?
Клид заметил, что на глаза ее навернулись слезы.
— Нет, — уверил он, взяв ее за руки. — Следователь требует моего присутствия послезавтра утром, чтобы восстановить последний акт.
Он печально покачал головой.
— Я надеюсь, мы сможем уехать во вторник. А пока суд да дело, пойдем пообедаем.
Клер остановил их у двери.
— Следователь сказал, что официальное уведомление ты получишь утром в понедельник. Его, кажется, весьма впечатлил специальный выпуск «Дерньер-суар».
Клид даже не взглянул на газету.
— Что за специальный выпуск?
— Настоящая экзекуция старика Винсена, — хохотнул Клер.
Клид нахмурился. Итак, Масселон не обратил внимание на его рекомендацию. Он подложил комиссару свинью за сыгранное с ним утром. Действительно, мир безжалостен…
— Остальные газетенки буйствуют, — продолжал Клер. — Их репортеры направляются сюда. Что им сообщить, пусть ждут твоего возвращения?
Клид, не глядя, отстранил его с дороги.
— Глупость — болезнь неизлечимая, — бросил он сквозь зубы.
Пропустив вперед Веру, Клид вслед за ней вышел на лестницу и закрыл дверь.
Озадаченный Клер так и не понял причину вспышки дурного настроения патрона.
Пьер Немур Пусть проигравший плачет
Пролог
Ночь опустила над Гамбургом черный занавес в тяжелых складках. Детали местности можно было различить только тогда, когда узкий и холодный, как лезвие ножа, пучок света маяка, установленного на телебашне, рассекал небо. Тучи, двигавшиеся с северо-востока, были мрачны, как приговор судьбы.
Гнавший их ветер наверняка родился в ледяной пустыне сибирской тундры. В нем было что-то мрачное, безжалостное, смертельное. Он несся над самой землей, проникал в геометрические анфилады широких проспектов, расставлял свои шквальные патрули на перекрестках и тротуарах.
